Мир позавчера - Страница 100

100

Поскольку положение Малика на моторе представлялось мне более надежным, чем мое цепляние за планшир, я в конце концов передвинулся ближе к корме и встал одной ногой на мотор рядом с Маликом, наклонившись вперед и обхватив руками округлый корпус каноэ. Потом я нащупал правой рукой какую-то деревянную планку, возможно, частично отломившийся планшир, и ухватился за нее. Это была первая надежная опора для руки, которую мне удалось найти с момента крушения. Такая поза позволяла мне держать голову выше, чем раньше, но зато на ногу приходилась большая нагрузка, и я стал уставать.

Похоже, мы не дрейфовали ближе к тем островам, что были видны вдалеке. Я знал, что не останусь на плаву больше минуты, если каноэ, и так уже сильно погрузившееся в воду, пойдет ко дну. Я спросил Малика, не держится ли каноэ на поверхности благодаря воздуху, остающемуся под корпусом, и нет ли риска, что воздух каким-то образом оттуда выйдет и мы утонем, но он ответил, что само дерево каноэ обладает плавучестью. Мне оставалось только держаться за каноэ, бороться с каждой волной, ждать (чего?) и наблюдать. Я все время спрашивал Малика, все ли с ним в порядке, — наверное, чтобы уверить себя, что и со мной все в порядке.

Из-под каноэ выплыл наш багаж. Некоторые предметы были привязаны к каноэ и плавали рядом, в том числе три моих чемодана. Однако другие предметы — мой красный рюкзак, зеленые спортивные сумки и багаж Малика — привязаны не были, и их относило в сторону. У меня мелькнула мысль, что самое важное для меня — спастись, и по сравнению с этим участь моих вещей — мелочь. Тем не менее я обнаружил, что занимаюсь своим обычным обдумыванием “что, если”: как мне справиться с проблемами, связанными с моим путешествием. “Если я лишусь паспорта, — думал я, — всегда можно получить новый, хотя это будет связано с большой морокой — придется добираться до ближайшего американского посольства (в столице Индонезии), а это 1600 миль. А вот если я лишусь денег и дорожных чеков...” Я не был уверен, что переписал номера чеков, да и в любом случае такой список оказался бы в моем уплывающем багаже. Если нас все-таки спасут, мне придется одолжить большую сумму, чтобы слетать в столицу Индонезии за новым паспортом: как и у кого я смогу занять денег? Моя самая важная собственность — паспорт, деньги, дорожные чеки плюс записи за все время путешествия — находилась в желтом рюкзаке, который я держал на коленях, сидя в каноэ; теперь я его не видел. Если мне не удастся вернуть себе рюкзак, может быть, я смогу по крайней мере по памяти восстановить записи о видах птиц в основных местах их обитания... Тут я сообразил, что абсурдно думать о паспорте, деньгах и списках птиц, когда я не знаю, проживу ли еще час.

Место нашего кораблекрушения было парадоксально красиво. Над нами раскинулось безоблачное синее небо, вдали виднелись прелестные тропические острова, над нами летали птицы. Даже погруженный в борьбу за выживание, я продолжал определять виды: там были бенгальские крачки (или крачки Берга?) или какие-то более мелкие крачки и определенно зеленая кваква... Однако в первый раз в жизни я оказался в ситуации, когда не знал, выживу ли. Признаться себе в чувствах, связанных с собственной смертью, я не мог. Вместо этого я стал думать о том, как огорчатся мои мать и невеста, если я погибну. Я представил себе телеграмму, которую получит моя мать: “С прискорбием сообщаем, что ваш сын Джаред вчера утонул в Тихом океане”...

В какой-то момент я сказал себе, что, если выживу, я перестану быть одержимым вещами, менее важными, чем выживание. Что я стану делать иначе в своей жизни, если переживу это кораблекрушение? Прежде всего, я непременно заведу детей, в чем раньше я сомневался (потом я и в самом деле детей завел). Вернусь ли я когда-нибудь на Новую Гвинею? Риск, с которым здесь сталкиваешься, — например, риск подобных путешествий в каноэ, риск крушений маленьких самолетов, на которых приходится летать, риск увечья или болезни, которые могли случиться со мной в безлюдных джунглях, — стоил ли он знаний о птицах, живущих на еще одной неисследованной горе? Может быть, если я выживу, моей новогвинейской карьере придет конец.

Однако тут я напомнил себе, что у меня есть более неотложные проблемы, чем гадать, что я буду делать, если выживу. Я вспомнил, что в одном из моих запертых чемоданов, плавающих рядом с каноэ, есть два сложенных надувных матраса и две надувные подушки, которые могли бы послужить превосходными спасательными средствами, если их надуть. Я через Малика передал одному из матросов, уцепившихся за нос лодки, просьбу открыть чемодан и вытащить матрасы и подушки. Я нашел в кармане ключи от чемоданов и передал их новогвинейцам, однако почему-то никто не стал открывать мой чемодан.

Остальные семеро, в отличие от нас с Маликом, — четверо пассажиров и трое из команды, — все теперь сидели на передней части перевернутого каноэ или цеплялись за нее. Пассажир с Серама несколько раз нырял под каноэ в поисках чего-нибудь полезного, и ему удалось вытащить три спасательных круга, которые он и отдал тем, кто был у носа каноэ. Никто не сделал ничего, чтобы помочь нам с Маликом. Пассажир с Амбона плакал и повторял: “Я не умею плавать, мы погибнем!” Пассажир с Явы молился. Китаец-рыбак говорил о том, что боится дождя и больших волн, если мы все еще будем живы, когда солнце сядет. “Да поможет нам бог!” — добавил он. Малик пробормотал, что, если нас не спасут в течение часа, остающегося до заката, нам не на что надеяться, так как океанские течения унесут нас в открытое море, прочь от земли, и ночь нам не пережить. Я всерьез не задумывался о том, что будет, если нас не спасут до того, как солнце сядет; в мокрой одежде мне было холодно, держаться за качающийся корпус каноэ становилось все труднее даже и при дневном свете, а каково будет продержаться несколько часов в темноте? Однако команда и человек с Серама, казалось, были спокойны. Один из матросов пел, другие иногда отпускали каноэ и плавали вокруг, а потом серамец уселся на корпус и стал есть большой дуриан: пассажиры везли с собой несколько этих фруктов, и теперь они плавали рядом с каноэ.

100